В раннем детстве я очень любил музыку и просто, можно сказать, рвался на сцену. Нянечки и воспитательницы в детском саду на Золотой Горке утирали слёзы, когда пятилетний мальчик, поставленный для лучшего обзора на большой деревянный куб самозабвенно пел: “Враги сожгли родную хату, убили всю его семью. Куда теперь идти солдату, кому нести печаль свою?”, ведь память о войне была ещё жива, а на вокзале и у магазинов можно было увидеть безногих инвалидов на деревянных тележках с колёсиками, которые передвигались, отталкиваясь от земли деревянными колодками с ручками.. Не нашлось у государства средств на инвалидные коляски для тех, кто спас страну от гитлеровского нашествия (вот уж где стыд тебе и позор, о СССР!). А я пел от сердца, мне было очень жалко солдата, и у самого текли слёзы.. Впрочем, пел я всё подряд, любую мелодию запоминал мгновенно и уверенно её воспроизводил голосом или свистом (свистеть научился очень рано, и даже лет в восемь насвистывал “Шутку” И.С. Баха).

Когда я немного подрос, родители решили отдать меня в обучение музыке. На Конечной (так, высоко поэтически, называлась последняя остановка транспорта на Затулинском жилмассиве), находилась музыкальная школа №11, средоточие мастерства и Мекка для неофитов. Сначала я отходил учебный год на подготовительное отделение, где, помню, была интересная игровая методика обучения детей звукоряду. Вместо “до, ре, ми” мы вместе с педагогом пропевали какие-то слоги “зо, ви, ра” – и показывали высоту ноты специальными жестами. Я старался относиться к этой ерунде (так мне казалось) терпеливо, и ждал, когда же наконец начнётся Настоящая Музыка. По окончании подготовительного периода, в начале лета, собиралась педагогическая комиссия, на которой решалась судьба новичков – их распределяли по инструментам и преподавателям. Когда мама пришла узнавать результат, то увидела моё имя в списке “Виолончель”. Дома случилась лёгкая паника, потому что родители были уверены в моём поступлении на класс фортепиано, более того, в кредит, за бешеные по тем временам деньги – 1100 рублей был куплен прекрасный инструмент производства Чехословакии, пианино Scholze, клавиши которого, внимание, были отделаны настоящей слоновой костью!

То самое пианино Scholze

Играть я еще не умел, но частенько поднимал крышку над клавиатурой, и прикасался к клавишам. Пианино издавало долгий звук, который, казалось, зависал в акустических недрах инструмента. В общем, инструмент ждал своего пианиста, удивительно удачно вписавшись в интерьер нашей маленькой квартиры рядом с шкафом “Ригонды”. Для того, чтобы спасти положение, родители пустили в ход “тяжелую артиллерию” – друга отца, известного новосибирского музыканта, который руководил ансамблем гитаристов и преподавал в музыкальном училище. О чём он беседовал с заведующей детской музыкальной школой №11, я не знаю, но примерно могу представить (имея ныне немалый взрослый опыт решения частных вопросов так, “чтобы всем было хорошо”). Спасибо ему за это! В результате моя фамилия волшебным образом исчезла из мало котируемого списка “виолончелистов”, и появилась в списке “пианистов” (теперь я понимаю, как много желающих было попасть именно туда, и какие средства предпринимали родители ради любимого чада).

И вот, начался новый учебный год, и занятия по фортепиано. Я не помню имени своего первого педагога, не сохранилось в памяти. Но мне нравилось, я уверенно играл простенькие этюды и менуэты, и с удовольствием ходил на занятия. На второй учебный год в школу пришла работать новая преподавательница, и тут-то, собственно, и начинается история о том, как я возненавидел фортепиано.

“Злая училка”. Фото постановочное, но что-то близкое есть..

Итак, сперва о её имени. Если честно – забыл, поэтому назовём её.. Назовём её, допустим, Риммой Геннадьевной 🙂 Во-вторых – о её облике. Приличный рост, большие пухлые руки, чёрное платье (я бы даже сказал: “маленькое чёрное платье”). Молодая, с зычным голосом, огромными глазами, подведёнными чёрными тенями, и огромными же чёрными ресницами, благоухающая какими-то сверхъестественными духами, и все это – в обрамлении белокурых (ныне понимаю, крашеных какой-нибудь “Лондаколор”) волос, в общем, – Музыкальная Богиня!

Начались занятия. Я летом занимался сам, и разобрал по нотам первую часть сонатины Клементи До минор, играя её с удовольствием, и надеялся обрадовать своей инициативой свою новую учительницу. Она спросила: “Летом занимался? Что разбирал?” – и я с гордостью начал показывать свои достижения, уверенно и весело. И тут раздался крик.. “Стоп, стоп, стоп! Что ты играешь, а? Что ты играешь? Ты что не видишь, что тут написано? Крещендо! Кре-щен-до! Начинай сначала!”. Я даже подпрыгнул от неожиданности. Когнитивный диссонанс между внешностью и тоном голоса был так резок и неожидан, что я был просто ошеломлён. Собрался с силами, и начал снова, но уже гораздо менее уверенно, но буквально через 6-7 тактов снова был грубо остановлен, на этот раз даже с бранью, типа: “Что это за жалостное блямканье? Ты вообще понимаешь нотную грамоту?”. В общем, ушёл я с урока, как в воду опущенный. Уныло брёл домой и думал: что со мной не так? Предыдущая учительница была мной довольна. Странно.. Мама дома сказала, что у меня всё получится, и нужно просто стараться. И я начал стараться. Беда была в том, что с каждым разом эта сонатина получалась всё хуже и хуже! Я выучил динамику, и крещендо, и диминуэндо, и даже фермату в конце, но сыграть не мог!

Римма Геннадьевна уже не ограничивалась просто криками, она начала отпускать язвительные замечания, и хлопать по моим рукам своими пухлыми ладошками, резко и довольно больно. Моя успеваемость стремительно падала, на урок я приходил с вжатой в плечи головой, и начал сутулиться в ожидании очередных криков. Теперь мне уже начали доставаться и лёгкие (oх, нелёгкие!) тычки в спину. Заканчивалась первая четверть, а я всё еще бился над этой злополучной сонатиной! Однажды, на очередном уроке, вместо Риммы Геннадьевны в кабинете оказался её двойник, но двойник – страшный! Я тогда понятия не имел о прозе Стивена Кинга, но сюжет очень в его духе – человека подменили..

На стуле рядом с школьным фортепиано сидела толстая тётка с маленькими поросячьими глазками и короткими белобрысыми ресницами. Я даже не понял, что это Римма, но не накрашенная, (я тогда не понимал, как и благодаря чему выглядят женщины, и познавать это пришлось позже, в браке). Мама, конечно, подводила глаза, уходя на работу, но чтобы вот так, кардинально изменилась внешность! Итак, страшное существо с пухлыми руками с порога закричало на меня: “Ты долго ещё будешь мучать меня этой сонатиной! Нам пора двигаться дальше! Пиши сразу домашнее задание! Будешь разбирать менуэт Моцарта, и только попробуй мне его не сыграть!” – и начался кошмар. Существо орало, сыпало эпитетами в мой адрес, лупило по рукам..

Следующие два дня я с ужасом ждал нового визита в музыкальную школу, а в пятницу сел в троллейбус и поехал на казнь. Эшафот находился недалеко, всего лишь в трёх остановках. “Остановка “Конечная”, троллейбус дальше не идёт!”, двери открываются, уже все вышли, водитель смотрит на меня, выглядывая из своей кабины, я спускаюсь на одну ступеньку, затем на последнюю, и тут нога как-бы сама подворачивается, и я падаю плашмя прямо в октябрьскую грязь! Падаю легко, с наслаждением.. Какое-то время лежу, чтобы грязь лучше впиталась в брючки и куртку, затем встаю, и с радостным сердцем бегу домой! Ура! Кошмара сегодня не будет!

На выходных я заболел гриппом, и пропустил две недели, потом начались каникулы, а потом я придумал 101 причину еще какое-то время не ходить, а потом.. В общем, читатель, думаю, ты меня понял. Карьера пианиста на этом закончилась. За пианино Scholze родители исправно платили кредит еще 3 года, и снова я за него сел значительно позже, когда заболел битломанией, и начал подбирать на слух (и подобрал!) Let It Be и Imagine.. Но это совсем другая история, и рассказана будет в другом месте. 🙂

Было это всё в осень от рождества Христова 1978-е.

Подписаться на новые рассказы в Telegram-канале “Фонарик путника”