Единственная 

1.

В том, как сложилась его судьба, виноват был бег. Хотя, сколько он себя помнил, Славка никогда не ощущал себя человеком, особо причастным к спорту. Скорее, это было развлечение, ещё один мазок яркой краски к его и так разноцветной, и полной разных событий юности. Соревнования одноклассников в старших классах, на каждую перемену выходивших размяться на турник, и выполнить комплекс из подтягиваний, «выхода силой» и «подъём-переворота» он игнорировал, покуривая сигаретку, иронично поглядывая на жилистых парней, и старательно напуская на себя вид прохладного скепсиса, отягощённого развитым не по годам самомнением (ах, юность, юность…). Сам он не мог похвастаться ни умелым владением мячом в баскетболе, ни тем более в волейболе, на канат залезал тоже так себе, правда хорошо бегал на короткие дистанции – 60 и 100 метров, и лишь поэтому был не испепелён окончательно гневным взглядом физрука, немолодого, обрюзгшего, крепко пьющего дядьки с мясистым красным носом, который всегда сопровождал свои выкрики интересной жестикуляцией. Например, желая показать всю глубину своего презрения к Славке-баскетболисту и выбрасывая правую руку, соединив большой и указательный палец в колечко, он кричал: «Ноль!!!», что означало, что в большом и малом баскетболе этот ученик – полный ноль. А затем выкидывал латинское «V» указательным и средним пальцем с воплем: «Два!!!», что означало двойку в журнал за урок. Славка смирился, и стал игнорировать командную игру, сперва сидя на деревянной скамейке в спортзале с книжкой в руках, а потом и просто прогуливая физру под предлогом наличия мифической справки о бронхиальной астме.

Поначалу это было шоком – выходить из казармы по команде на двадцатиградусный мороз с резким ветерком, да без шинели, а только в так называемом п/ш (галифе и гимнастёрка из полушерстяной ткани) и начинать нарезать круги по военному городку. Но чем удивительны «тяготы и лишения воинской службы», знаешь, читатель? Тем, что в них втягиваешься, и мал по малу привыкаешь, так что семи километровый кросс в хлюпающих кирзачах не своего размера вскоре стал привычным, хотя и удовольствия от него тоже никакого не было. Да и какие в армии удовольствия? Пожрать да поспать, «солдат спит – служба идёт»… Всё остальное – это долг перед Родиной, «Матерью вашей»… Эти забеги с переменным успехом продолжались почти всю службу, за исключением последних 6 месяцев, где старослужащие, по неписаному, но неукоснительно исполняющемуся закону вместо зарядки не торопливо покуривали болгарские сигареты с торца казармы. «Дедушек», кстати, было отлично видно, но офицеры, зная о филонщиках, старательно их не замечали… И вот, вернувшись домой, и снова окунувшись с головой в студенческую жизнь, примерно через год Славка заскучал по бегу. И придумав себе повод бросить курить, он достал из кладовки старые, «довоенные» ещё кроссовки, и начал вечерами, после учёбы тренироваться. Вот тут и начинается наша история, читатель.

Время стояло осеннее, мрачный мокрый октябрь шуршал каплями бесконечного дождя по жестяному подоконнику с внешней стороны окна в славкиной комнате. Для того чтобы бежать, нужно по крайней мере видеть, куда ступаешь, а то плюхнешься в глубокую лужу, промочишь ноги и треники, и курить захочется ещё пуще прежнего, а и так уже хочется, что сил нет, чешутся бедные уши… И Славка начал бегать в одном единственном месте, которое было заасфальтировано и освещено – по аллее, начинавшейся у райисполкома, и тянувшейся приблизительно три километра (и чем дальше от райисполкома – тем темнее она становилась, щерясь редкими световыми кругами уцелевших фонарей), заканчиваясь у знаменитого в городе пиввинкомбината. В наступившие ныне «демократичные» и «гласные» времена какой-то остроумный чиновник из администрации района придумал заменить надпись на длинном плакате, обустроенного на металлических столбах, и тянущегося метров на сто вдоль дороги прямо от здания райисполкома. Раньше на красном фоне значился крупным белым шрифтом обязательный к прочтению лозунг: «Наша цель – коммунизм!», а ныне на игривом васильковом было написано: «Да здравствует то, благодаря чему мы – ни смотря ни на что!». Самородок духа, придумавший слоган, остался безвестным, но народ шутку оценил. Теперь жители других районов, проезжая в автобусе по пыльной улице Петухова по направлению к обьгэсовским дачам всегда обращали внимание на это чудо, причём мужики тыкали друг друга пальцем и весело гыкали: «Видал, чо? Во дают! Гы-гы-гы! Да, точняк, не смотря ни на что, ёпта…», а бабушки в платочках улыбались, воспитанно поджимая губы и тихо шушукались.

В общем, беговой маршрут начинался с конца аллеи, от «улицы разбитых фонарей» (она уже вступала в свои права, эта эпоха…) к началу – хорошо освещённому и ухоженному скверу у райисполкома с цветочными клумбами и липами. Три километра туда, три обратно, мокрый дождь со снегом в лицо… Противно, но не смертельно, и курить не так сильно хочется. Славка заметил, что отплёвываясь во время бега подступающей мокротой с противным табачным привкусом, он как будто очищался от этой липкой дряни, но старался это делать так, чтобы не видели редкие прохожие – зрелище не из приятных, самому точно бы не понравилось…

2.

Слава о «затулинских» хулиганах не просто так ходила по культурным районам города. Середина и конец семидесятых, закат брежневской эпохи вместе с самим генеральным секретарём, запомнился Славке навсегда. Частушки: «Если женщина красива, и в постели горяча – это личная заслуга Леонида Ильича», анекдоты, начинавшиеся со слов: «летят на самолёте Брежнев, Картер, и Помпиду»… Школьные драки в туалете с парой секундантов на шухере, или на пустыре за угловым зданием напротив школы были лёгкой разминкой в сравнении с жестокими битвами «район на район». Разнимать их обычно приезжало несколько нарядов милиции на жёлто-синих «уазах», а происходили они на большом пустыре между микрорайонами, где зимой власти ставили огромную ёлку, заливали льдом несколько горок разного размера, и украшали непременными статуями Деда Мороза и Снегурочки, слепленными из прессованного снега. Летом там работал парк аттракционов – качели, карусели, и колесо «оборзения». Место это считалось нейтральным, но тем не менее кое у кого из 15-16 летней шпаны периодически играла горячая кровь и молодецкая удаль прорывалась в локальных стычках, в которые сходу, не вдаваясь в детали вваливались группы поддержки с обеих сторон, часто вооружённые свинчатками, велосипедными цепями, и даже самодельными нунчаками. Славка в этих побоищах не участвовал, но неоднократно наблюдал со стороны, как выползают из кучи-малы с мелькающими руками и ногами пострадавшие, хлюпая разбитым носом и растирая по лицу кровавую юшку.

К середине восьмидесятых нравы смягчились, особо буйные либо отслужили срочную службу, женились и успокоились, либо пополнили собой многочисленные «зоны», щедро разбросанные по необъятным просторам нашей великой Родины. Однако нарваться на гоп-компанию поздним вечером всё ещё было реально, что и произошло однажды во время обычной пробежки. Он уже сбегал к светлому концу маршрута у райисполкома, теперь возвращаясь назад, в сторону дома, и с каждой сотней метров становилось всё грязней и темней. Издалека он заметил, что у одного из уцелевших фонарей стоит группка людей, и по характерным позам он понял, что местные «прессуют» кого-то. Сам не зная почему, он решил вмешаться, и подбежав, с ходу, по-свойски сказал запыхавшимся голосом:

– Чё почём, пацаны? Чё за дела тут? – увидев, что «прессуют» пожилого седоватого мужчину за пятьдесят, небольшого роста, с интеллигентным, и очень испуганным лицом.

– А тебе чё, дело есть? – сбросив славкину руку с плеча и резко обернувшись спросил один из компании, белокурый парень лет семнадцати, со смазливым и злым лицом. На нём была надета модная кожаная куртка из лоскутков, расстёгнутая на груди, на запястье блестела серебряная «цЕпочка» (с ударением на первом слоге), а на шее – тоже «цЕпочка», но с декоративным бритвенным лезвием в качестве подвески. Второй «гопник» оказался Славке знаком, это был Дюха, младший брат бывшего одноклассника Лёхи Боброва по кличке «Бобёр», почти такой же веснушчатый, низколобый, и здоровенный, как и старший, который по слухам, мотал уже второй срок.

– Здорово, Дюха – сказал Славка, и протянул руку.

– Ну, здорово… – неохотно ответил тот, но руку подал. Белобрысый недовольно сморщился, а на лице мужчины мелькнули надежда и мольба о помощи.

– Так о чём вы с моим преподавателем тут беседуете? Кстати, добрый вечер, Иван Андреевич!

– Ээээ… Добрый вечер, молодой человек… Да вот, закурить у меня спросили… А я и объясняю им – не курю я!

– Так пацаны, не курит Иван Андреевич, ясно? А вы на остановку идёте? Пойдемте, провожу вас! Идём, идём! – и схватив мужчину за руку, потащил его за собой в сторону райисполкома, к свету цивилизации, бросив вполоборота: «Бывайте, пацаны», и чувствуя на затылке прожигающий насквозь взгляд белобрысого и тупо-буйволиный взгляд Дюхи Боброва. Отойдя метров на сто он сказал:

– Меня Вячеслав зовут. Не оборачивайтесь.

– Юноша… Как мне вас благодарить? Боже мой, они бежали за мной, догнали! Это так страшно! Чего они хотели?

– Чего, чего… Понятно чего… – усмехнулся Славка и посмотрел на спасённого спутника. Тот был одет в светлый плащ, немного промокший от дождя, и чёрный вязаный шарф, повязанный элегантным узлом. Седой ёжик коротко подстриженных волос и аккуратная бородка с усами действительно делали его похожим на преподавателя ВУЗа.

– Спасибо, спасибо Вам! Позвольте представиться, меня зовут Вениамин Сергеевич! Ох если бы не вы, Вячеслав… У меня до сих пор ноги трясутся…

Они шли, мужчина сбивчиво говорил, его тело сотрясала нервная дрожь, и неожиданно он остановился и заплакал. Он схватил славкину руку, прижал её к своему сердцу, а затем поднёс к губам и поцеловал.

– Да что вы делаете, Вениамин Сергеевич! – вскричал Славка, вырывая руку. Как вам не стыдно!

– Ты не понимаешь, не понимаешь, мальчик мой… Всё моё детство я страдал от таких вот… питекантропов, и во дворе, и в школе… И всегда, всю свою жизнь я их боялся, до смерти боялся! И сейчас боюсь! Я на доктора пошёл учиться, чтобы людей лучше понять, чтобы самому измениться, и другим помогать, но я по-прежнему ничего не могу противопоставить грубой силе! Несколько лет назад, вот таким же поздним вечером, меня очень сильно избили, сломали нос, посмотри, видишь? Видишь??? Но они не просто били, они глумились надо мной, а я пытался с ними разговаривать! О-о-ох, какая ненависть, какая злоба во мне к этому отребью рода человеческого! Как сжимаются в кулаки мои слабые руки! И вот заметь, Вячеслав! Я имею профессиональное медицинское образование, я понимаю все механизмы психики и причины человеческой агрессии, но я бессилен! – и крупные слезы текли по его щеками и капали на воротник плаща. Хороший ты мой мальчик, дай тебе Бог здоровья и счастья! Спас ты меня, и мне снова хочется верить в добро! Ведь на работе – сплошь люди с проблемами… Ты знаком с термином «профессиональное выгорание»? А впрочем, о чём я… Ты молодец, спортсмен, смелый, юный, пусть твоя жизненная дорога будет светлой!

– Вениамин Сергеевич, ну хватит вам… Совсем засмущали меня. Всё у вас будет хорошо. Мы почти пришли, кстати, только автобусы вряд ли ходят, но на остановке обычно такси стоят в это время.

– Мальчик мой дорогой, такси, конечно такси! Хватит на сегодня с меня приключений! Позволь ещё раз пожать твою руку! – и не только пожал, но и обнял, немного постояв и похлопывая по плечу застывшего в неловкой позе парня.

Вскоре Славка увидел на остановке силуэт машины с зелёным огоньком внутри, ускорил шаг, чтобы водитель не уехал, бросив психологу: «Идите к машине, я быстро!», и перешёл на бег. Открыв дверь «Волги» он спросил: «Шеф, едем?», и получив в ответ утвердительный кивок дождался спасённого доктора, усадив его в салон.

– Ну что же, прощайте Вениамин Сергеевич. Берегите себя. И помните – не все люди плохие. Может быть, ещё и увидимся когда-нибудь.

– С Богом, Славочка. И ты береги себя! Никогда тебя не забуду! И надеюсь не увидеть в качестве моего пациента! Будь счастлив, слышишь? Прощай! – и такси, гулко хлопнув дверью, унесло этого доброго и беззащитного человека из Славкиной жизни прочь, как будто его никогда и не было.

3.

Бег отвлекал от желания закурить, но настроение ещё изрядно портил непонятный роман с Мариной, студенткой третьего курса филфака, который замер в шаге от пропасти, хотя так хорошо всё начиналось… Вернувшись из армии изрядно изголодавшимся по женским прелестям, Славка благодаря своим  друзьям-одноклассникам, завсегдатаям общаги мебельной фабрики, имел пару-тройку близких контактов с легкодоступными девчонками, которые не принесли никакого эмоционального удовлетворения и не имели продолжения по причине разницы в интеллекте. Странное дело, но у некоторых людей, к которым относится и герой нашего повествования, основной эрогенной зоной является мозг… Работницы мебельной фабрики почему-то не вызывали выработки необходимых гормонов, и юношеское сердце не замирало в сладостном упоении влюблённости. Было скучно и хотелось поскорей закончить нелепый ритуал с глупым хихиканьем, дурацкими вопросами типа: «Ты чо делаешь? Там нельзя трогать!» и уйти домой, включив какой-нибудь хороший рокешник для духовной самореабилитации…

С Мариной он познакомился в институтской библиотеке, галантно предложив донести до стола большую стопку тяжеленных книг, полученную на стойке от библиотекарши. Девушка, притворно скромничая потупила свои чуть раскосые серые глаза, потом пристально взглянула на Славку, улыбнулась и сказала: «Садись со мной». Потом они «учились», то конспектируя материалы из книг, то хохоча и разговаривая жарким полушёпотом, пока их тоже полушёпотом, но – сердитым, не урезонивал какой- нибудь умный студент-очкарик, или молодой преподаватель с серьёзным и печальным взглядом «лица при исполнении». А потом Славка провожал её домой от метро, а идти было долго, почти полчаса, а в подъезде, между этажами она остановилась, прижалась к стене, наклонила руками его голову и впилась в губы жадным и злым поцелуем, а потом снова и снова, так что дыхание чуть не остановилось, и он с трудом оторвал девушку от себя, чтобы вдохнуть глоток воздуха. Она сказала: «Напиши мне номер телефона, я позвоню!». Он достал блокнот из своей спортивной сумки, вырвал листок и написал телефон и адрес. От поцелуев Марины сердце не просто билось, оно трепетало. Теперь каждый вечер тянулся бесконечно в ожидании трели телефонного аппарата, а наконец наступившее утро летело стрелой в ожидании встречи с девушкой на перемене, или в библиотеке. Пару раз он провожал её до дома, с поцелуями на каждой лестничной клетке, и с каждым днём всё глубже утопал в сладкой трясине под названием «Любовь». Память хранила каждый нюанс её облика: завитки тёмно-русых волос, очарование озорной улыбки, припухлось розовых губ с тонкой коричневой каёмкой, вкус её языка и губ – сладких соков юности и женской красоты. Однажды, целуя его на прощание, девушка жарко шепнула: «Я утром тебе позвоню».

В институт он не поехал, был день лекций, и Славка решил их пропустить, переписав потом конспекты у своих прилежных одногруппниц. Он ждал звонка. Звонок раздался, но не по телефону, а в квартиру. Отворил дверь (глазка у них никогда не было) – на пороге стояла она, в расстёгнутом демисезонном пальто и с горящими глазами. Он посторонился, давая ей пройти и не веря своим глазам прикрыл дверь. Марина же просто сбросила пальто (он еле успел подхватить его) и спросила:

– Ты один?

– Я? Да… Мать на работе, сестра в школе….

– Хорошо! – и встав на цыпочки, и обхватив его обеими руками за шею прижала к стене, прильнув ко рту парня, как змея жаля его быстрыми движениями языка и слегка покусывая острыми зубками его губы.

Дальнейшее не стоит описывать подробно, достаточно мысленно проследить за дорожкой торопливо сброшенных предметов одежды и белья, ведущей в комнату, где весьма кстати были задёрнуты шторы от утреннего солнца, и не собран с ночи раскладной пружинный диван. Никогда ещё Вячеславу не приходилось иметь дела со столь стремительной девушкой, которую не нужно было обхаживать и завоёвывать, а нужно было с большим трудом поспевать за бурным потоком её желаний, и вскоре выяснилось, что к таким дистанциям в «беге с препятствиями» он не был готов ни морально, ни (что самое печальное) физически. Марина уехала с не очень довольным лицом, оставив юношу в полном замешательстве, вымотанного, ошеломлённого, и в печали… Хотя казалось бы, чего грустить? Было всё! И насмотрелся, и потрогал, и… Но как-то это было неправильно, что ли? Слишком быстро. И он был… слишком быстр.Так не должно быть, если это любовь… А это любовь? И Славка решил прислушаться к своим ощущениям и чувствам.

4.

Прошло несколько дней, в течение которых он очень ждал звонка, но сам не звонил. И в один из дней, как бы случайно (не случайно, конечно, ждал) встретил Марину в институтском коридоре, она шла навстречу, оживлённо разговаривая с какой-то подругой, и смеясь искрящимся смехом. Он радостно распахнул глаза навстречу её взгляду и улыбнулся, но девушка прошла мимо, сделав вид, что не заметила своего недавнего возлюбленного. Славка ошеломлённо повернулся ей вслед, улыбка медленно, как виноградная улитка, сползла с застывшего лица, а в голове и сердце часто застучали горькие обида и злость. За что она так с ним? Он же думал о ней всё время, и даже во сне снова и снова обнимал её маленькую крепкую фигурку с острыми грудками, и мысленно нежно опускал руку к девичьему животу с впадинкой аккуратного пупка и треугольником тёмных курчавых волос под ним… Выйдя на улицу перед главным корпусом, он обратился к курившему одногруппнику Андрею, сельскому парню, поступившего в институт по «совхозной стипендии» и проводившего время от сессии до сессии в попойках и разных весёлых похождениях по комнатам девчонок с разных факультетов.

– Андрей, привет. Дай закурить!

– Ого! Да ты же вроде бросил? Держи, чо…

– Да бросишь тут…

– А чо случилось? Из-за бабы поди?

– Да, как тебе сказать… Лучше ничего не говорить, вот что.

– Да плюнь ты на эту херню! Было бы из-за чего переживать! Их миллион, и всем чо-то надо. А всем не угодишь, да и зачем? Я вот рыжий и конопатый, как из мультика, живу в своё удовольствие, пока молодой, и ты живи, не парься! Приходи после третьей пары в общагу к нам в триста вторую, пацаны пива принесут. Давай, не ссы, улыбайся! Жизнь – кайф! – и весело рассмеявшись, и дружески хлопнув Славку по плечу, Андрей потушил окурок сигареты о цельнолитую железобетонную урну – шедевр малой скульптурной формы позднесоветской эпохи, тряхнул огненной шевелюрой, встал и направился в учебный корпус, где как раз прозвенел звонок, приглашая студентов на учёбу.

Славка, сделав со злостью на себя несколько глубоких жадных затяжек, тоже выбросил сигарету, и побежал догонять неунывающего одногруппника. Отсидев с отсутствующим видом в состоянии «космонавта» две пары на лекции и семинаре, Славка побрёл по длинному переходу между учебными корпусами в студенческую столовую. Кормили там отвратно, но есть хотелось сильнее. Взяв на раздаче тарелку с клейким картофельным пюре, украшенного холодным хвостом умершего не своей смертью минтая, и политого кисловатым соусом неопределённого цвета и сомнительного происхождения, он заплатил на кассе дородной матроне в гигантском марлевом колпаке мятым рублём, взял с раздачи стакан светло-жёлтого компота из сухофруктов третьего сорта и поплёлся за грязный щербатый стол на неровных ножках. Выбрав наименее грязную сторону, не заляпанную брызгами кислого рассольника и хлебными крошками, Славка погрузился в грустные мысли на тему: «А что вообще такое происходит?». Пить с парнями из общаги пиво не было никакого настроения, и доев, и отнеся разнос к столу с надписью «Грязная посуда», он отправился на остановку, откуда предстояло долго и нудно ехать через весь город домой, дважды выходя на пересадку. Хмурый октябрь, промозглый влажный город, ужасное настроение. А на остановке он увидел Марину… Немного замявшись, но пересилив себя Славка решительно подошёл к ней и сказал:

– Надо поговорить. Марина чуть презрительно усмехнулась и ответила:

– Раз хочешь – давай, говори.

– Я не понимаю, что происходит. Может быть, объяснишь? В тот день…

– Что «в тот день»? Тот день был – и сплыл , а сегодня ничего не происходит.

– Но…

– Никаких «но». Автобус мой, пока!

– Погоди, можно я тебя провожу?

– Если хочешь – провожай, только тебе потом в два раза дольше возвращаться придётся, не пожалеешь?

– Не пожалею.  

И он терпеливо трясся в переполненном автобусе рядом со своей молчаливой пассией, лицо которой сперва приняло отсутствующее выражение, но вскоре перешло в состояние маленького хищного зверька вроде ласки,  готового пусть кровь любому, кто попытается вторгнуться в его норку. Выйдя вслед за ней на остановке, и отстав немного у цветочного киоска Славка вытащил мятую зелёную «трёшку», купил готовый букет из пяти красных гвоздик, и побежал догонять свою возлюбленную. Взглянув на цветы, Марина усмехнулась, но букет приняла. У Славки потеплело на сердце, и он улыбнулся ей, открыто и радостно. Доведя её до дома, он сказал:

– Ну что… Пока? – и с надеждой на приглашение посмотрел на девушку.

– Слушай… (и тут до Славки дошло, что она ещё ни разу не назвала его по имени, только «ты» и «слушай»), ну ты прямо набиваешься в гости, да?

– Да нет… Мне ещё возвращаться… Ладно, я пошёл. Пока.

– Стой. Ладно, пойдём, чаем угощу. Только у меня все дома, ясно?

– Ага.

5.

«Всеми» оказались мама, измотанная работой и бабьим одиночеством женщина неопределённого возраста, с плотно сжатыми в ниточку губами и непреклонным выражением на преждевременно увядшем лице, а также одетая в домашний халатик и вязаные носки девушка Маша, с густыми и пышными волосами по пояс, и почти таким же лицом, как у сестры, вот только выражение на нём было иным – мечтательным и мягким. А сама Марина, казалось, унаследовала все черты характера матери, которым, вероятно, ещё предстояло усилиться с годами. Мать усмехнулась углом рта, взглянув на Славку, кивнула на его «здравствуйте», и даже не подумала представиться, или спросить имя гостя, только буркнула: «Руки мой и садись за стол». Юноша поблагодарил, и сказал, что пообедал и не голоден, но с удовольствием выпьет чаю, однако присев на указанное место тут же получил тарелку пельменей с приличным куском сливочного масла, сопровождаемое беспрекословным маминым: «Ешь!». Пельмени были домашними и вкусными, и съел он их с большим удовольствием. Прихлёбывая горячий чай из большой белой чашки в крупный голубой горошек, парень оглядывал кухню. В доме было относительно чисто, относительно уютно, но абсолютно стерильно в плане мужской руки. Попросту говоря, мужчиной в этом доме и не пахло, тут находилось настоящее бабье царство. Он чувствовал на себе внимательные взгляды женщин, а трапеза проходила почти в полной тишине, лишь изредка прерываемой фразами: «Мариш, уксус передай», или «Мама, бульону подлить?». Потом Марина увела гостя к себе в комнату, посадила на стул, а сама села ему на колени, колени, взяла его руку и положила её себе на левую грудь, маленькую и твёрдую, сказав:

– Этого же хочешь, да? Слушай внимательно. Я – нехорошая, и от меня тебе одни проблемы будут, предупреждаю. Пока не поздно, давай лучше тебя с сестрой познакомлю, она добрая. Машка красивее меня, заметил? А я – злая, понимаешь?

– Марина, да ты что такое говоришь? Как так можно? Я… Я же с тобой был! Я тебя хочу! Разве можно поменять одну девушку на другую?? – Марина отодвинулась от него, строго посмотрела, сжав губы в узкую полоску, и ответила:

– Не люблю я тебя. Я другого люблю, он хороший, как и ты, вот только женатый. Забыть его стараюсь и не могу, иногда мечтаю, чтобы он меня задушил до смерти, а иногда сама хочу задушить кого-нибудь! – глаза её засверкали непридуманной страстью, а губы приоткрылись, обнажая острые маленькие клыки. Она вскочила, и подойдя к двери, плотно притворила её, закрыв на шпингалет.

– Слушай, а хочешь меня прямо сейчас, а?

– Да ты что, неудобно, все дома же…

– А я хочу! Сейчас! Только у меня месячные заканчиваются, переживёшь? Там почти ничего уже не мажет… Ну!!! Решай!

– Я… А можно так?..

– Ты вообще мужчина или нет??!

6.

То, что произошло затем, Славка вспоминал позже со стыдом и раскаянием. Чувство какой-то замаранности никак не уходило, и не смывалось ни мылом, ни горячей водой в ванне. Хотелось снова и снова скрести себя мочалкой, и забыть яростный шёпот Марины: «Нну, давай же, давай ещё, сслабак ччёртов!», но ноющая боль от ссадин на спине, оставшихся от её острых коготков снова напоминала о позоре, который он испытал, войдя в её горячее и требовательное тело… После его торопливого одевания и бегства они больше не разговаривали. Завидя Марину в институтском коридоре он разворачивался и отходил в сторону, или просто поворачивался спиной, ему постоянно мерещились её чуть раскосые прищуренные серые глаза и презрительная улыбка. Мать почувствовала, что с сыном творится неладное, и однажды спросила:

– Сынок, что происходит? Ты влюбился?

– Мам… Уже разлюбился.

– Ну а чего мрачный такой? Лица на тебе нет, взгляд вовнутрь, вижу ведь – переживаешь? Пойдём-ка покурим, и расскажи, может помогу советом, сынок. И Славка рассказал. Выложил всё, ничего не утаил.

– Мам, ну может у меня проблемы? Что с этим делать, как жить? Мне и жениться нельзя, получается? «Скорострел»!

– Сынок, не переживай! Всё у тебя хорошо, ты молодой, здоровый парень. С мужчинами такое случается, когда женщина не та. Дай подумать… У меня одна знакомая в неврологическом диспансере работает, она говорила, что на весь город только один доктор-сексолог есть, и он там принимает. Очередь к нему огромная, но я попрошу её договориться. Хорошо, сынок?

– Хорошо, мам…

Через пару недель вечером маме позвонила подруга, и назвала дату и время приёма у доктора Казакова.  

В назначенный час Вячеслав вошёл в вестибюль (если так его можно назвать) двухэтажного бревенчатого здания в тихом центре города, такие, по слухам, строили пленные немцы после войны. Подойдя к крошечной регистратуре, он сказал: «У меня на 14:30 назначено, к доктору Казакову», и получив картонный талончик с надписью синей шариковой ручкой: «14:30» он на неожиданно ставших ватными ногах поднялся по скрипучей деревянной лестнице на второй этаж к кабинету №7. Ждать пришлось недолго, не более десяти минут, но и они показались бесконечными. Во рту пересохло, а сердце как-то неровно колотилось в груди, то убыстряя ритм, то ухая в какую-то тёмную яму и там замирая. Наконец над входом загорелся продолговатый белый плафон с красной надписью: «Войдите», и Славка вошёл и сказал: «Здравствуйте, я на 14:30». Прикрыв за собой дверь, он замер на пороге и осмотрелся. За столом сидел пожилой доктор в белом халате и шапочке, и что-то писал быстрым почерком, а на кушетке в дорогих джинсах нога на ногу расположилась очень симпатичная девушка лет двадцати, лицо которой показалось смутно знакомым. Она внимательно посмотрела на парня, который неожиданно для себя смутился и покраснел, и тепло улыбнулась. Доктор, не отрываясь от письма сказал:

– Ксюша, доченька, мне пора работать, солнышко моё… – девушка встала, обошла стол, поцеловала доктора в щеку, и ответила:

– Пока, папочка, увидимся на выходных, я тебе обязательно позвоню! – бросив ещё одну улыбку Славке вышла красивой (нога за ногу) походкой из кабинета. А доктор Казаков произнёс:

– Присаживайтесь молодой человек, присаживайтесь, – и закончив писать, закрыл какой-то медицинский документ и поднял свой взгляд.

На Славку с доброй улыбкой смотрели умные глаза доктора-сексолога Вениамина Сергеевича Казакова с аккуратной седой бородкой и чуть кривым носом, неровно сросшимся после перелома.

Эпилог

Спустя тридцать лет в кабинете директора консалтинговой компании Вячеслава Петровича К. зазвонил лежащий на столе дорогой смартфон с серебряным логотипом надкушенного яблока. Номер был неизвестный. Вячеслав Петрович вздохнул, и нажал кнопку ответа. В трубке загудел смутно знакомый голос из каких-то незапамятных времён:

– Славка! Ты ли? Узнал меня, чертяка?

– Я… А кто это?

– Ты прикалываешься, что ли? Это же я, Андрюха Петренко! Рыжий-конопатый, одногруппник твой! Забыл 302 комнату в общаге? Ну, узнал? – на сердце у Вячеслава Петровича сразу потеплело, и он захохотал в трубку:

– Узнал, узнал я тебя, рыжий ты чёрт! Ты как, где? Проездом? Я слышал, ты в Иркутске? Сколько лет-то прошло!

– Да, в управлении культуры работаю, специалист по музейному делу. Ну, ты же помнишь! «Выпускник истфака может работать везде, даже в школе!». Слушай, давай встретимся вечером, поговорим хоть! Какой у вас тут ресторан приличный? Сможешь?

– Ради тебя – без проблем, и с великим моим удовольствием! Значит так, Красный проспект помнишь?

– Нуу, обижаешь!

– Короче, в 19:00 встречаемся на выходе метро в сторону площади Калинина!

– Принял! До встречи! Телефон сохрани!

– Не парься, уже сохранил!

Нахлынули воспоминания, и замелькали в памяти пролетевшие годы, как яркие карты из только что купленной колоды для пасьянса… Та встреча с будущим тестем в кабинете врача-сексолога, и свой стыд, и залитое краской лицо, и заполнение анкеты-опросника с коварными для советского студента вопросами, о таком не писали в журнале «Здоровье». Каким далёким это было, и в то же время как-будто вчера. Диалог состоялся примерно такой:

– Здравствуй, Слава, спаситель мой! Не ожидал тебя тут увидеть… Но я в любом случае очень рад! Что же тебя привело, рассказывай. Я весь внимание.

И Вячеслав Петрович снова мысленно прослушал тактичные вопросы доктора и свои сбивчивые ответы тридцатилетней давности, постепенно превратившиеся в поток откровений, и ощущения подобные чувству человека, которого только что вырвало последними остатками негодной ядовитой пищи – пустота, обессиленность и облегчение. И умело переведённый Вениамином Сергеевичем на другую тему разговор – о том, бегает ли по аллее, не спас ли кого ещё? А любит ли рыбалку? Вот, помнится, в детстве на пруду такие жирные лини ловились на удочку, капризные были, правда. На червя даже не посмотрят, подавай им упитанного опарыша, или тесто с жмыхом, который так замечательно семечкой пах… А ещё ему тут один проныра-кооператор, тоже клиент, бизнес предлагает: поставить на поток производство эректоров, что думаешь? Что такое эректор? Да такая трубочка для тех, у кого с эрекцией проблемы, сжимает и помогает, в общем. Тут Славка опять смутился, хотя с эрекцией проблем у него не было. Расстались тепло, договорившись о приёме через неделю.

А в институте теперь, как будто специально, он теперь каждый день встречал Ксюшу, то в раздевалке, то в буфете, то в библиотеке. Они улыбались и кивали друг другу, пока однажды Славка не набрался храбрости подойти и заговорить с ней. Оказалось, что она (как и та, которая умерла для него) училась на филфаке, на втором курсе. К моменту второго приёма у Казакова он уже дважды сходил на свидание с его дочерью, и много узнал о докторе. Оказалось, что жизнь Вениамина Сергеевича была отнюдь не сладкой. Он был несчастен в браке, его долгие годы третировала и почти открыто изменяла жена. Но Казаков очень любил дочь, и всё своё свободное время проводил с Ксюшей, читал ей вслух, водил в кино и театры, и постоянно был рядом. Несколько лет назад он посчитал выполненным свой долг, всё-таки развёлся, и выделил для дочери однокомнатную квартиру, сам жил в комнате «на подселении». Ксюша сказала, что с матерью практически не общается, и не имеет такого желания, а папа для неё – всё. И, кстати, поблагодарила Славу за его поступок на тёмной затулинской аллее, пожав ему руку, а потом взяв под руку, и внезапно прижавшись щекой к его плечу. Славка шёл немного смущённый, но дико гордый и собой, и тем, что рядом с ним идёт такая прекрасная и почти любимая девушка…

На втором приёме Вениамин Сергеевич приятно улыбнулся старому знакомому, предложил присесть и чаю, а сам бегло пробежался по заполненной анкете и сказал:

– Друг мой, у меня для вас, как в анекдоте, есть две новости: хорошая и очень хорошая. С какой начать? Славка ответил:

– Давайте сперва с хорошей. Казаков хитро прищурился, и сказал:

– Ну-сс, пациент, во-первых, вы физически абсолютно здоровы. Подчёркиваю: абсолютно.

– А какая же очень хорошая?

– Вы очень нравитесь моей дочери, Слава. Смотрите же, будьте с ней бережны, нежны и терпимы. Она – нежный цветок, мой единственный и любимый…

Вечером, в китайском ресторане, где однокашники заказали экзотические салаты и половину утки по-пекински под запотевший графинчик дорогой водки тёк весёлым ручейком дружеский разговор, то затихая, то вновь набирая энергию потока. «А помнишь Юрку Дрёмова, и как он норматив по лыжам сдать не мог Олегу Гестаповичу?» (институтского физрука вообще-то звали Олег Остапович, но острые на язык студенты переименовали отчество этого бескомпромиссного фанатика молодёжного спорта сообразно его делам). «А помнишь, как ты зачёт по истории КПСС сдавал? Во мы уржались тогда! Диссидент хренов! Нафига ты доказывал, что Бухарин был жертвой?». «Нафига-нафига… Газет перестроечных начитался! Да кто бы говорил, колхозник ты мой! Забыл про доцента Медякова и ахейское письмо «Б»? Вот где мы ржали, совхозная твоя стипендия! Ой, не могу!». «Да на мою стипендию пол общаги бухало! Эх, где он теперь, мой совхоз…». Потом лицо Андрея посерьёзнело, и он спросил:

– А помнишь Марину тёмненькую, с филфака? У тебя же с ней, вроде роман был? Вячеслав Петрович тоже посерьёзнел, и ответил:

– Конечно помню. А почему спрашиваешь?

– Да так..

– Нет, раз уж начал – договаривай!

– Работали мы вместе. Ну и как-то раз, помнишь, когда я тебя в Одноклассниках нашёл, как-то на корпоративе я про тебя заговорил, мол, где только не работают выпускники истфака!

– И что она?

– Прости, зря я наверное, заговорил об этом…

– Андрюха, давай, рожай уже! – твёрдо сказал Вячеслав Петрович и разлил из штофа по рюмкам последние капли уже степлившейся водки.

– Она прямо окрысилась, чуть не зашипела, короче…

– А сказала то что?

– Сказала кое-что… «Слабак». Меня аж передёрнуло! Надо же, столько лет прошло, а она… Да ты не принимай близко, она у нас там за чокнутую считалась, почти ни с кем не общалась. И с каждым годом всё злей и злей. Зарплата маленькая у неё была, девять лет в одной и той же старой шубе проходила, наши девки за спиной ехидничали, а она нос от всех воротила, глаза одни сверкали только!

– Замужем, дети?

– Не замужем, нет детей. Потом уволилась она, по болезни, вроде онкология, с тех пор ничего о ней не знаю… Вот такая она, жизнь…

Помолчали. Подходило время прощаться. Вячеслав Петрович подозвал официанта, попросил счёт, и расплатился, решительно отказав Андрею в попытке внести свой вклад. Заказали такси. Оделись, вышли на улицу. Расставаясь (надолго ли, навсегда ли?) крепко, по-мужски обнялись на прощанье, договорившись звонить и писать. Уже по дороге домой в кармане дорогого кожаного плаща задзинькал яблочный смартфон, звонок был от абонента «Единственная».

Вячеслав Петрович снял трубку, и сказал:

– Ксенечка, я уже еду домой. Люблю тебя, единственная моя!

16.09.2021