“Ррррота, строиться!” – тонким голосом бешено заверещал дневальный, здоровенный красномордый мужик по фамилии Заикин, бог знает какими судьбами загремевший на срочную службу в 27 лет, и теперь бегающий туда и сюда наряду с «товарищами курсантами учебной танковой роты», а на самом деле – восемнадцатилетними мальчишками, сущими детьми с тонкими шеями, бритыми головами и большими испуганными глазами. Сашка Воронов быстро намотал тройные тёплые портянки и сунул ноги в кирзачи 41 размера, что хоть немного спасало ноги от жутких морозов, декабрь 1984 года выдался в Омске лютый… “Своего” размера обуви, 39-го, на складе вещевого довольствия в/ч 56..3 не просто не было, он отсутствовал как класс. Курсанты, подгоняемые сержантами, спешили на построение. Ротный уже прохаживался вдоль строя, блестя начищенными хромовыми сапогами, и нервно хлопая по ладони левой руки свёрнутым в трубку свежим номером журнала “Огонёк”. Фамилия ротного была простая, русская – Хохлов, а взгляд у него был чаще всего отстранённо-холодным, но мог быстро превратиться в бешеный, когда зрачки превращались в чёрные точки, и из них струилась злая, обжигающе-ледяная ненависть ко всему сущему.

«Ррота, ррравняйсь! Смиррррна!» – на этот раз команду отдал старший сержант Приставка, то ли польский литовец, то ли литовский поляк, строгий, но нужно отдать ему должное – справедливый. В первый же вечер после прибытия в учебную роту, после бани и получения обмундирования вновь прибывших курсантов рассадили по табуретам вдоль прохода, выдали белую ткань для подшивания подворотничков, после чего Адольф (так звали старшего сержанта, но пошутить насчёт его имени почему-то и в голову никому не приходило) лично показал всем, как это сделать, а затем дал 10 минут на выполнение и отлучился. Курсанты достали нитки и иголки, и начался лёгкий гул разговоров вполголоса, который постепенно звучал всё громче и громче. Но тут из ниоткуда вынырнул командир отделения, и с лёгким прибалтийским акцентом гаркнул: «Отделение, встать! Сесть! Встааать! Сееесть! Встааать!!! Всем всё понятно? Ещё ровно 2 минуты на подшивание! А если услышу хоть звук, по 100 приседаний в быстром темпе получите! Сеееесть!» – и в наступившей гробовой тишине замелькали иголки с белыми нитками… Ровно через 2 минуты Приставка снова беззвучно материализовался в воздухе и скомандовал: «Отделение, встаать! Воротнички к осмотру!», затем пошёл по проходу между двухярусными койками. Первый с края курсант, Виталик из Алма-аты, с которым Сашка познакомился на помывке в бане, протянул Адольфу своё п/ш и с надеждой посмотрел на прибалта. Приставка улыбнулся змеиной улыбкой и резким движением оторвал подворотничок, сунул его вместе с гимнастёркой оторопевшему Виталику, сказав: «С первого раза никто не может подшить, товарищи курсанты! Запомните это!», и пошёл дальше, принимая и отрывая, отрывая и бросая. У Сашки, который в целом с иголкой и ниткой обращаться умел, и даже сам укорачивал и подшивал на гражданке свои джинсы получилось для первого раза неплохо, и «комод», дойдя до него даже засомневался, но затем армейский опыт вернул на неглупое лицо Адольфа змеиную улыбку, после чего подшивка с треском лопающихся ниток была вырвана и издевательски вежливо вручена Воронову. Но всё это было уже бесконечно-долгий месяц назада, а сейчас…

– Товарищ капитан, первая учебная танковая рота по вашему приказу построена!

– Вольно! Товарищи курсанты! Сегодня у вас важный день. Совсем скоро вы примете военную присягу, и с этого момента станете настоящими воинами, будущими сержантами и старшинами. Но на присягу вы должны выйти в подобающем виде согласно ранее проведённого инструктажа! В чистой и опрятной форме, начищенных сапогах! В пряжки ваших ремней я должен смотреться, как в зеркало! Сегодня на плацу состоится смотр учебных рот, который проведут старшие офицеры из штаба нашей учебной дивизии! Сейчас вы проверите всё выданное вам обмундирование, от трусов и портянок до тёплых рукавиц, а через пятнадцать минут рота строится и выходит на плац! Всё ясно?

– Таак точно таварщ капитан!

– Рразойдись! -и курсанты побежали проверять свои тумбочки, а кто-то поплёлся в сушилку, искать варежки и тёплые портянки. У Сашки всё было высушено накануне, и искать ничего было не нужно, поэтому он подошёл к окну первого этажа и сквозь морозные узоры на стекле посмотрел на бетонные плиты плаца. Судя по облакам пара, поднимающимся из здания столовой напротив, температура на улице явно была ниже тридцати градусов мороза. И на плацу уже появились первые роты, выведенные на построение, это были роты механиков-водителей, укомплектованные на восемьдесят процентов трактористами и комбайнёрами из среднеазиатских республик, и лишь на двадцать – славянами, молдаванами и кавказцами. Будущие командиры танков с ними почти не сталкивались, разве что в наряде по столовой, где какой-нибудь Мирзабек из Аму-Дарьинской области горестно причитал, перемывая грязные тарелки: «Сибыр – турма!». Вскоре Заикин опять заверещал своим тонким, совершенно не подходящим для его внешности голосом: «Ррота, строиться на улицу!», и засновали в разные стороны солдатики – кто-то решил напоследок сбегать в туалет, мало ли сколько простоять придётся, кто-то таки потерял брезентовые рукавицы с одним (указательным) пальцем (и кто их придумал, такие холодные, подумал Сашка), а ещё кто-то спорил из-за шинели (а чего спорить, у всех на подкладке фамилия хлоркой вытравлена – читайте, долбаки!). Сашка застегнул шинель на все крючки, нахлобучил поглубже шапку, чтобы хоть немного прикрывала уши, и вместе с собратьями по службе неохотно вышел из подъезда казармы на улицу.

Холод сразу вцепился в него, обжигая дыхание и кусая щёки и нос, и через пять минут, невзирая на три тёплых портянки, старательно намотанных в казарме он начал притопывать и приплясывать, ибо удивительная обувь, проверенная веками российской истории и победным военным опытом – кирзовые солдатские сапоги, была такой, что летом в ней было жарко, и ноги нещадно прели, а зимой – холодно, и ноги безжалостно мёрзли. Появился ротный в красивой шинели, идеально сидящей на его рослой фигуре, махнул рукой, и сержанты скомандовали общее построение. Роту вывели на плац и разместили на предназначенном месте, по правому краю от трибуны, на которой уже появились штабные офицеры, некоторые из которых точно были полковниками, потому что носили серые мерлушковые папахи. «Рравняйсь! Смиррна! Воооль-на!» заорал в свистящий микрофон один из них. «Проба пера, проба пера…» еле слышно, но весело пропел позади Сашки весёлый паренёк из Красноярска Лёшка Евдокимов, но тут же из ниоткуда сбоку возник старший сержант Адольф Приставка, прошипев: «Рразговорчики!», и стало тихо, слышались только стук и притоптывание друг о друга замёрзших сапог. На плац строевым шагом вышел военный оркестр, неся свои мерцающие медным блеском инструменты, похожие на свернувшихся в клубок металлических удавов, а сквозь морозную дымку в небе проглянуло низкое зимнее солнце, которое тоже было почему-то красноватого оттенка, и оно замёрзло, что ли?

Курсанты один за одним теряли последние запасы казарменного тепла, которое быстро улетучивалось сквозь широкие рукава и тонкое шерстяное сукно шинелей и принимали характерную «сибирскую стойку» – руки слегка разведены в сторону, чтобы не прижимать ледяную одежду к телу, став похожими на огромных нелепых пингвинов, неведомо как оказавшихся на военной службе. А с трибуны, где появился командир части, полковник Толок…..ов, тем временем опять зашуршало и засвистело в микрофоне, и морозное эхо этой какофонии заметалось между казармами, столовой и клубом, окружающих плац. «Пооолк! Рравняйсь! Смиииир-наа!! Равнение наа-а середину!» – и тут вперёд выступил военный оркестр, и по взмаху дирижёра заиграл «Встречный марш». «Заиграл» – это значит не сказать ничего. Такой музыки Сашка Воронов ни раньше, ни позже никогда уже не слышал… Видимо, геликоны, валторны, трубы и даже кларнеты замёрзли, и вместо марша раздалось какое-то жалкое блеяние и хрюкание. Командир учебной дивизии, схватив взвизгнувший вслед за несчастным оркестром микрофон, взревел: «Товарищ майор! Что это, ёб твою мать, за китайский марш? Ааа? Ко мне, бегом марш!». Испуганный военный дирижер побежал к трибуне, нелепо отмахиваясь дирижёрской палочкой во время бега, но был остановлен рыком: «Аатставить! Крууугом! В начальную позицию – бего-ом марш!» – и несчастный офицер-музыкант помчался к своему обледеневшему оркестру. «Крууугом! Строевым, по Уставу, шааагом марш!» – и далее Сашка, от души сочувствующий подошедшему к трибуне майору увидел состоявшееся объяснение, и услышал попадающие в сферу действия микрофона фразы, тихие, но отчётливые:

– Товарищ полковник, ничего не могу сделать – инструменты замёрзли на холоде, у музыкантов губы к мундштукам прилипают…

– А меня, товарищ майор, это не е-бёт!

– Сажайте под арест… Или дайте нам 10 минут в клуб забежать, чтобы отогреть инструменты.. – видимо тут до комдива дошло, что иногда внешние обстоятельства бывают сильнее людей, и что если не выполнить просьбу дирижёра, то «Встречного марша» так и не будет, и он решил:

– Оркестр! Крууугом! Греться в клуб – бегоом…. марш! – и оркестр, более чем наполовину состоящий из немолодых дядек-сверхсрочников, загромыхал замёрзшими сапогами по стылому бетону плаца.

Курсанты тоскливыми взглядами проводили счастливчиков, и снова встали по-пигвиньи, тихо переминаясь озябшими ногами, и похлопывая тонкими варежками друг о друга. Опять начал нарастать гул приглушённых разговоров в строю, и кто-то шипел сквозь зубы, кто-то матерился, и всё это сливалось в единый стон, в котором вполне отчётливо можно было разобрать самое ближайшее: «Бляяя… пиздец ногам…». Но тут с трибуны опять засвистел микрофон и прогремела команда, многократно усиленная морозным эхом: «Рааавняйсь! Смиииир-на! Равнение на середину!» – и незаметно подошедший сзади отогретый оркестр наконец грянул «Встречный марш». Отдав положенные уставом почести, офицеры разошлись по своим подразделениям, и смотр начался. К первой учебной роте командиров танка, «будущим сержантам и старшинам», подошёл дородный полковник в мерлушковой папахе, выслушал доклад ротного, махнул рукой, отпуская его, и начал ходить вдоль шеренг, внимательно рассматривая бело-синие, как тушки мороженых куриц, лица курсантов. Он высматривал какие-то одному ему ведомые признаки непорядка, и что-то сопоставлял и вычислял. Несколько раз он прошёл вдоль первой шеренги, а потом свернул ко второй, в середине которой как раз стоял Сашка. Полковник прошёл мимо, задал пару вопросов ротному, вежливо держащемуся позади, на небольшой дистанции от проверяющего, а затем резко повернулся, подошёл к Сашке и вопросительно произнёс:

– Товарищ курсант?

– Рядовой Воронов, товарищ полковник!

– Воронов, Воронов… Хорошая фамилия, русская… Как служится, рядовой?

– Отлично, товарищ полковник! – маячивший за широкой полковничьей спиной капитан Хохлов сделал страшное каменное лицо и впился своими глазами-буравчиками в рядового Воронова.

– Матери пишешь?

– Так точно, товарищ полковник! Пишу!

– Ты, рядовой, смотри, пиши… Не забывай! Мать – это самое святое в жизни каждого человека!

– Так точно, товарищ полковник!

– Ну, а с обмундированием, рядовой, у тебя всё нормально?

– Так точно, товарищ полковник! Всё выдано, как положено!

– А вот шинель, большевата, мне кажется, а? – шинель была не просто большевата, она была 52 размера, при сашкином 46-м. Длинные полы хлопали по голенищам сапог при строевом шаге, и особенно при беге, но зато в ней было теплее, чем в приталенной.

– Товарищ капитан! Почему у бойца шинель не по росту?

– Товарищ полковник, это… временная шинель… Ждём поступления на склад!!

– Ну ладно… А сапоги, солдат, они по размеру? – про то, что сапоги у него на 2 размера больше Сашка, само собой, сказать не мог, поэтому промычал:

– Так точно, товарищ полковник!

– Ну вот давай и проверим! Снимай правый сапог!

– Есть, товарищ полковник… – и Сашка начал стаскивать окостеневший кирзач.

Ног он давно уже не чувствовал, да и рук тоже. Заледеневшие пальцы не гнулись в варежках на «рыбьем меху» и соскальзывали с голенища, а портянки, казалось, связались мёрзлым узлом, и никак не давали ноге выскользнуть из сапога, носок которого вообще не гнулся. Сашка попытался встав на одну ногу, наступить на пятку другой, но зашатался и чуть не упал.

– Товарищ полковник… Не могу, не получается… Замёрзло всё… Не чувствую ног…

– Так, курсанты, вот вы двое, ну-ка идите сюда! Как там тебя? Воронов, ногу поднимай! Вот ты, держи его чтоб не падал, а ты – сапог стаскивай! Давай-давай, быстро! – и тут дело пошло на лад, да ещё подскочил с услужливым видом Приставка, который подключился к процессу. Наконец показалась мертвенно-бледная нога с синими ногтями, сбившиеся в ком неуставные тёплые портянки (числом три) действительно сползли со стопы, и именно поэтому Сашка не справился сам. Полковник вопросительно посмотрел на ротного, а взгляд его, казалось говорил: «Что за херня, товарищ капитан? По уставу на курсанте должна быть одна тёплая и одна байковая портянки, а я тут что вижу?». Ротный внимательно смотрел в морозную даль, а на его бледных щеках играли злые желваки. Полковник не сказал ни слова, а только бросил вполоборота: «Обувайся, солдат». Но сказать легко, а сделать? Сашка начал наматывать непослушными руками портянки, поставив ногу прямо на бетонную плиту плаца, но никак не мог закончить – то портянки, тоже задубевшие на морозе разматывались, то нога, обмотанная этим ледяным комком не желала пролезать в голенище. Нос, похоже, уже был отморожен, совсем не чувствовался, и левое ухо, кажется, тоже. Он прекратил бесполезные попытки, и просто поставил ногу на голенище сапога. Тут до видавшего виды проверяющего из штаба округа достучалась удачная мысль. Он сказал:

– Товарищ курсант! На одной ноге прыгать можешь?

– Ммогу, тваррщ полковник – отбивая зубами дробь, промычал Сашка.

– В расположение части, бегом…. марш!

– Есть… – и Воронов, прижав обеими руками к груди сапог и скомканные портянки, запрыгал по плацу мимо своих товарищей к спасительному подъезду казармы. Последние метры он пробежал, прихрамывая, на обеих ногах, надеясь изо всех сил, что полковник уже не смотрит, распахнул дверь, и с трудом преодолев пролёт первого этажа, ввалился в расположение роты. Блаженное тепло окутало всё его существо, сапоги мгновенно покрылись ледяной изморозью, но бесчувственная правая нога не могла ощутить тепло выскобленного дневальными деревянного пола. Дежурный по роте рявкнул: «Почему не на смотре?», потом посмотрел внимательно на босую ногу, застывшее в блаженстве Сашкино лицо с побелевшим носом и кучу-малу в руках, и крикнул: «Карабулаков! Отведи Воронова в сушилку, быстро!».

В сушилке, где был рай, и где в жарких волнах непередаваемо вонючего воздуха на толстых металлических решётках сохли чьи-то сапоги, валенки, и промасленные пары танковых комбинезонов Сашка привалился спиной к одному радиатору, а ноги положил на другой. Отмороженные нос и ухо начали стрелять резкой болью, но это, казалось, совсем не беспокоило Сашку, главное – нога! Потом начала отходить и она, добавив в копилку жизненного опыта новых незабываемых ощущений. Чуть согревшись, он приподнялся и осторожно выглянул через край подоконника в окно, которое тоже выходило на плац, увидав, что рота всё ещё стоит в строю. Потом он сполз по батарее на ворох каких-то тряпок и уснул. Снились ему маленькая кухня в родной панельной хрущёвке, мама в халатике и бигудях, весело что-то рассказывающая сыну (но слов не разобрать…) и жареная на свиных шкварках картошка с луком в тяжёлой чугунной сковороде.

08.12.2020