Как я курить бросал 

“Бросить курить? Нет ничего легче! Я сам это проделывал раз сто”
(с) Марк Твен.

Ах, курение, курение, сладкий ты порок, пропитанный разными тонами и вкусами – от душистого табака папирос “Герцеговина Флор” из далёкого ныне советского детства до пропитанных невероятной цветисто-вонючей химией тонких сигарилл, сделанных из красивой коричневой бумаги с золотистым ободком.. И большинство из нас уже попробовали свою первую сигарету (папиросу, окурок в пепельнице, оставшийся от вчерашних гостей, самокрутку из бог знает какой махры, стыренной из дедовского кисета на летних каникулах) ещё в детстве, не так ли, читатель? Я лично описал свою первую выкуренную на двоих сигарету вот в этом рассказе. И после этого случая до 9 класса даже не задумывался о многозначительной позе, лёгком движении пальцев, сбивающих пепел с тлеющего кончика, и небрежно протянутой случайному прохожему чуть помятой пачке, в ответ на сакраментальный вопрос: “Закурить не найдётся?”.

Покуривать я начал летом, после 9 класса, впервые без сопровождения взрослых скатавшись в гости к другу Косте в славный город Николаев, и по дороге будучи щедро угощаемым сигареткой в тамбуре пассажирского поезда “Новосибирск-Одесса” разными личностями, выходящими покурить, о, кого-там только не было! И бравый старший лейтенант, наградивший коварными лиловыми засосами на шее (сейчас бы сказали – военный вампир!) мою несчастную попутчицу Наташу, студентку, едущую неизвестно откуда и неизвестно куда, и всякие пузатые дядьки в мятых тряпичных рубашках и кепках, и жукоглазые цыгане с золотыми зубами, много ещё разного народа прошло через дымный тамбур за четверо суток.. Через пару дней я уже сам браво покупал в киоске на перроне не только пышные пузырчатые чебуреки, но и молдавские сигареты “Флуераш”, которые наполняли мои чистые юношеские лёгкие синеватым сладким дымом, заставляя кашлять и опираться на стенку тамбура от внезапно закружившейся головы. Последующие полтора месяца на Украине дым вообще стоял коромыслом, поскольку Костя, уже студент 2 курса Николаевского кораблестроительного института вовсю использовал свой статус взрослого человека. И вернувшись в конце августа домой, я стал периодически покуривать уже сам, пряча от мамы в внутреннем кармане школьного пиджака то “Родопи”, то “Стюардессу”, то “Опал”.

Отгремели выпускные экзамены в 10 классе и вступительные экзамены на исторический факультет в Новосибирский пединститут, и теперь я тоже стал “взрослым”, и мог курить совершенно законно, чем и воспользовался, делая “суровое лицо”, и будучи при этом совершенно детски выглядящим хорошим мальчиком из приличной семьи. Но, грянула осень 1984 года (как тут не вспомнить Оруэлла, да?), и мальчик отправился служить в Советскую армию. В учебке мы бегали через плац за “Примой” и “Астрой” в солдатскую чайную, а попав в войска, в Группу советских войск в Монголии, каждый солдат вроде меня получал табачное довольствие бесплатно – 18 пачек термоядерных сигарет “Охотничьи” без фильтра.

Вот там я и “скурился” окончательно, чему способствовали и весёленькие армейские нравы: “Для тех, кто курит – перекур! Кто не курит – крепче держит лопату в руках!”. И вернувшись на гражданку, продолжал смолить уже прилично, пачки мне хватало на полтора дня, а то и меньше. Однажды я сделал попытку бросить, и продержался почти полгода, но результате крайне неудачного романа с красивой, но гневливой и своенравной физручкой Татьяной (в лагере “Орлёнок”) загрустил, впал в депрессию и снова начал покуривать сперва тайно, а потом уже и не скрываясь. Поскольку роман был неудачный, то закончился он расставанием вместо свадьбы, в сердце образовалась дырка, которую расширили ещё несколько девушек не моего романа, в общем поводов взять себя в руки и встать, к примеру, на лыжи или коньки я не нашёл. Потом я уехал на 2 года в Москву, за мечтой, и там застал невиданные для столицы времена – сигареты в киосках по талонам! Мне повезло, я жил у замечательной старой женщины по имени Серафима Ивановна, коренной москвички, которая не только звала меня “мой мальчик”, но и отдавала свои талоны, так что я покупал единственные доступные сигареты “Ленинград”, и их приходилось сушить на батарее, такие они оказались сырые и едкие..

Это спасало на какое-то время, но я скуривал их задолго до получения новых талонов, так что приходилось покупать жестокие кубинские Partagas (которые временно продавались без талонов), но не редки были случаи позорного поиска бычков в тёмное время суток, вышелушивания прокуренного чужого табака и производства самокруток, а ещё можно было забивать им курительную трубку.. Самая жестокая жесть, которая случилась однажды тоскливой октябрьской ночью 1990-го года со мной и моим другом-хипаном Володей Вороновым – это курение травы-душицы (которую моя прабабушка называла ласково “богородицына травка”), потому-что курить хотелось безумно, а табака не было, и в домашней аптеке мы раскопали мешочек с травой, в которой я по запаху и мелким сухим цветочкам опознал травку из детства. От благовонной душицы мы получили такое бешеное сердцебиение и учащение пульса, что испугались и пошли в соседний таксопарк, где злые на весь мир московские таксисты продавали из-под полы “чекушки” водки. Потом искусственный табачный кризис как-то рассосался, и сигареты снова появились в продаже, но, кажется, по новым ценам. И так бы я и курил дальше, наверное, если бы не два обстоятельства, одно из которых, определённо было из того мира, где тьма, звон ржавых цепей и скрежет зубовный, а другое – из высей горних, которые как не разглядывай в голубых небесах, так и не увидишь..

Я обнаружил у себя классический кашель курильщика, потом заметил слегка обожжённую от тлеющего огня мозоль на среднем пальце правой руки, а также и то, что пальцы обеих рук имеют тёмно-жёлтый цвет и неприятно пахнут табачной смолой, но самое главное – выяснил, что без первой утренней сигареты чувствую себя очень хреново, а если не покурю до обеда, то, как говорится в народе, начинают “пухнуть уши”, и налицо самая настоящая абстиненция.. Когда я осознал сей факт, то получил большую и горькую волну депрессии, накрывшую меня с головой. Сознание в бодрствующий период, а подсознание во время сна ехидно подсовывали картины тёмно-бурых легких, проеденных дырами, как старая шаль в шкапе с молью, больничных коридоров, суровых врачей, деловито проходящих мимо, и равнодушный голос, доносящийся из ординаторской: “Непомнящих? Да у него рак лёгких, неоперабельный. Выписывайте его к чёртовой матери, нечего койку занимать!”. И я крепко, как говорят понимающие в наркомании люди, “сел на измену”.
Теперь каждая выкуренная сигарета сопровождалась тоскливой мыслью: “Что я делаю? Зачем?”, но абстиненция сжимала костлявыми пальцами опухшую глотку, и я торопливо бежал на лестничную площадку в московской хрущёвке, чтобы трясущимися руками раскурить очередную сигарету, и не докурив её и до половины нервно потушить о стеклянную поллитровую банку с бычками, стоящую на подоконнике рядом с чахлой геранью.. Жизнь превратилась в ад с ежедневной рабской зависимостью и последующим самобичеванием. Попытки бросить курить продолжались не более двух дней, и с каждым разом становились всё короче..

Спасла меня йога, называвшаяся Сахаджа, я уже писал о ней в рассказе “За грудки”. В религиозном коллективе, состоящим из самых разных людей из разных возрастных групп я узнал, что “несть эллина, и несть иудея”, а есть братья и сёстры, и радостно окунулся в атмосферу групповых медитаций, дымка индийских благовоний и причудливых раг, исполняемых индийскими музыкантами на ситаре, сароде, вине и других невиданных ранее инструментах. Удивительно устроена человеческая психика (в этот момент практикующий психолог, читающий этот рассказ иронически усмехнётся и поднимет бровь)! Я, сам того не осознавая пошёл по пути замещения. Замещал я всякий негатив новыми светлыми и радостными ощущениями. Меня научили делать чистку чакр, принимать ванночки для ног с подсоленной водой (туда уходила негативная энергия) и поднимать свою Кундалини всё выше и выше, а также я научился читать несколько чакр на санскрите, обращённых к богу-ребёнку Шри Ганеше и Божественной Матери, Ади Шакти. Теперь моё утро начиналось с чистки в тазике и пропевания мантр тихим шёпотом, чтобы не разбудить хозяйку квартиры Серафиму Ивановну, у которой я снимал комнату. Курить хотелось по-прежнему, но уже не с такой всепоглощающей силой, можно было держаться, зато теперь постоянно хотелось есть.. Серафима Ивановна, добрая душа, с одной стороны подкармливала меня котлетками с фабрики-кухни первого в стране московского Макдональдс (в трамвайном парке, где она работала диспетчером, реализовывали просроченные брикеты замороженных котлеток для гамбургеров), а с другой стороны, испуганно наблюдала за моими непонятными метаморфозами – курить бросил, лицом посветлел, животом слегка потолстел, и всё время улыбается, а по утрам басурманские песни поёт, не свихнулся ли “мальчик”?

Наступил март 1991 года, последнего года СССР и Советской власти. Я жил на Краснобогатырской улице, и относительно недалеко начинались лесные массивы Сокольников. Стало рано светать, и после медитации я одевался, и шёл в лес. Убедившись, что рядом никого нет, снимал куртку, шапку, рубашку, и обнажившись по пояс, ложился спиной в рыхлый весенний снег. Закрывая глаза, я чувствовал как какой-то невиданной силы пылесос вытягивает из меня жар и желание затянуться сладким ядовитым дымом, вся эта горячая волна уходила в землю, как в большую губку, а тело становилось прохладным, лёгким и чистым.. Я порвал со старыми друзьями и не появлялся в курящих компаниях, чтобы не подвергать себя искушениям, точнее, один раз пришёл, но не просидев и десяти минут ретировался под предлогом, что забыл выключить дома газовую плиту. Теперь моей компанией стали некурящие сахаджа-йоги.
Прошло примерно полгода, и в августе, незадолго до знаменитого путча ГКЧП, я наведался в гости к другу Володе Селицкому, замечательному поэту и человеку энциклопедических знаний. Я чувствовал себя, как говорится, “на коне”, и в эйфорическом состоянии новой реальности непрерывно “просветлял” окружающих, рассказывая о том, как “должно быть на самом деле”. По прошествии 30 лет я должен отдать должное терпению и такту Володи, который спокойно меня выслушивал, и не только не выставил вон, но даже не перебивал. Он просто закурил и с наслаждением затянулся. И в этот момент я почувствовал сильнейшее, почти непреодолимое желание вытащить сигарету из пачки, лежавшей на столе маленькой кухни в типовой московской квартире, прикурить, и пропустить сквозь свои посветлевшие лёгкие сладкую, крепкую, горячую, ядовитую струю! Я чуть не задохнулся от подступившей слюны, сбился с речи, и стремглав выбежал на балкон, вдохнуть свежего чертановского воздуха.. Я смотрел вдаль, на многополосное шоссе, ведущее к магазину “Прага”, и размышлял о том, чьё желание я сейчас ощутил? Было ли оно моим? Или принадлежало невидимому бесу-искусителю, на санскрите именуемому “бхути”? Это было последнее табачное искушение, которое я преодолел. С тех пор я не курю.

P.S. Читатель недоверчиво усмехнётся и скажет: “Да ладно! Что, ни разу так и закурил, ну хоть любопытства ради?”.
Отвечу – закурил несколько раз, любопытства ради, но курить снова не стал. Не хочу, не нуждаюсь, не буду. Я бросил. В марте 1991 года.